Ганс: «Я не знаю, надо спросить профессора».
Я: «Думаешь, он догадается? Но почему тебе хочется перебраться в окошко?»
Ганс: «Я еще никогда там не был, а мне хочется туда попасть. Сказать, почему? Я хочу грузить и разгружать всякие мешки и лазать по ним. Мне не терпится там полазать. А знаешь, от кого я научился лазать? Я видел, как другие мальчики лазают, и мне тоже захотелось».
Его желание не осуществилось: когда Ганс снова решился выйти за дверь, всего несколько шагов через улицы вызвали в нем слишком большое сопротивление, поскольку повозки проезжали вдоль ограды непрерывным потоком».
Профессору – то есть мне – было известно, что эта умственная игра Ганса с гружеными повозками должна иметь символическое, замещающее отношение к другому желанию, которое еще пока не высказано. Но это желание можно было бы вообразить уже сейчас, сколь бы смелым ни показался такой шаг.
«После обеда мы опять пошли на улицу, а по возвращении я спросил Ганса: «Каких лошадей ты, собственно, больше всего боишься?»
Ганс: «Всех».
Я: «Это не так».
Ганс: «Больше всего я боюсь лошадей, у которых что-то во рту».
Я: «О чем ты говоришь? О железках у них во рту?»
Ганс: «Нет, у них есть что-то черное у рта». (Прикрывает свой рот рукой.)
Я: «Может, это усы?»
Ганс (со смехом): «Да что ты!»
Я: «Это есть у всех лошадей?»
Ганс: «Нет, только у некоторых».
Я: «И что же у них во рту?»
Ганс: «Что-то черное». (Думаю, что на самом деле это ремень, который ломовым лошадям накидывают поперек головы.) «Еще я боюсь мебельных фургонов».
Я: «Почему?»
Ганс: «Когда большие лошади тянут тяжелый фургон, они могут упасть».
Я: «Значит, маленьких повозок ты не боишься?»
Ганс: «Нет, маленьких и почтовых я не боюсь. Но боюсь, когда проезжает конка».
Я: «Почему? Потому что она такая большая?»
Ганс: «Нет, потому что однажды я видел, как упала лошадь, которая ее везла».
Я: «Когда?»
Ганс: «Мы с мамой гуляли, хотя я уже болел своей глупостью. Тогда мне купили жилетку».
(Это обстоятельство позднее подтвердила моя жена.)
Я: «Что ты подумал, когда лошадь упала?»
Ганс: «Что теперь всегда будет так – все лошади в конках станут падать».
Я: «В каждой конке?»
Ганс: «И в каждом фургоне, но реже».
Я: «Тогда ты уже хворал своей глупостью?»
Ганс: «Нет, я захворал позже. Когда лошадь в конке опрокинулась, я так сильно испугался! Тогда я и заболел глупостью».
Я: «Но ведь глупость была в том, что ты думал, будто лошадь хочет тебя покусать. А теперь, оказывается, ты испугался, что лошади станут падать?»
Ганс: «Падать и кусаться»[156].
Я: «Почему же ты так испугался?»
Ганс: «Потому что лошадь дергала ногами вот так. (Ложится на землю и начинает дрыгать ногами.) Я испугался, потому что она громко шумела ногами».
Я: «А где вы с мамой тогда были?»
Ганс: «Сначала на катке, потом в кафе, потом покупали жилетку, потом пошли в кондитерскую, а вечером по пути домой гуляли по парку».
(Моя жена подтвердила все это, а также согласилась, что беспокойство у Ганса появилось как раз после этого случая.)
Я: «Лошадь умерла после того, как упала?»
Ганс: «Да».
Я: «Откуда ты знаешь?»
Ганс: «Потому что я сам видел. (Смеется.) Нет, она совсем не умерла».
Я: «Может, ты просто подумал, что она умерла?»
Ганс: «Нет, наверное, нет. Я сказал так в шутку». (Впрочем, выражение его лица вполне серьезное.)
Так как он явно устал, я прекратил расспросы. Он только добавил, что сначала боялся лошадей, впряженных в конку, а позже стал бояться всех прочих, и лишь недавно – лошадей, впряженных в мебельные фургоны.
На обратном пути из Лайнца мы еще поговорили:
Я: «Та лошадь в конке, которая упала, – какого цвета она была? Белого, рыжего, коричневого, серого?»
Ганс: «Черного. Обе лошади были черные».
Я: «Большая или маленькая?»
Ганс: «Большая».
Я: «Толстая или худая?»
Ганс: «Толстая, очень большая и толстая».
Я: «Когда лошадь упала, ты думал о папе?»
Ганс: «Может быть. Да, наверное».
Разыскания отца мальчика могут во многих пунктах показаться безуспешными, но будет полезно ближе познакомиться с подобной фобией (которой, к слову, стоит дать название по ее новым объектам). Тем самым мы выясним, насколько, собственно говоря, эта фобия распространена. Она направлена на лошадей и на экипажи с повозками, на то, что лошади падают и кусаются, на лошадей с особенными признаками, на груженые повозки. Сразу укажу здесь, что все эти характеристики восходят к тому обстоятельству, что беспокойство мальчика исходно никак не было связано с лошадьми. Оно перенеслось (транспонировалось) на них позднее и теперь начало проявляться в тех признаках «лошадиного» комплекса, которые оказывались подходящими для такого переноса. Мы должны особенно высоко оценить существенный факт, добытый отцом мальчика: он сумел установить фактический повод, спровоцировавший возникновение фобии. Это случай, когда мальчик видел, как упала большая ломовая лошадь; одно из толкований этого впечатления, как подчеркивает отец мальчика, указывает на то, что Ганс тогда ощущал желание, чтобы его отец тоже упал – умер. Серьезное выражение лица ребенка в ходе рассказа также соответствует этому невысказанному желанию. Не скрывается ли за этим и другая мысль? И что же означает шум, который лошадь якобы производила ногами?
* * *
«Некоторое время Ганс играл в лошадок у себя в комнате – бегал, падал, дрыгал ногами и ржал. Как-то раз он подвязал себе под нос мешочек, как бы мешок для корма. А еще подбегал ко мне и норовил укусить».
Так мальчик подтверждал приведенное выше толкование – более решительно и наглядно, чем мог бы выразить в словах. Но, разумеется, при этом наблюдалась смена ролей, поскольку эта игра служит фантазии, вызванной подспудным желанием. Следовательно, он был лошадью, он кусал отца, а в остальном отождествлял себя с отцом.
«В последние два дня я заметил, что Ганс самым непосредственным образом выступает против меня, хотя и без дерзости, скорее шаловливо. Не оттого ли, что он больше не боится меня –
